Сам по себе я не имею больше никакого значения и не представляю себе, в какие ещё раздоры меня можно втянуть. Я чувствую, что мне угрожают, что я уязвим, что время моё ограничено; я хочу завершить своё дерево. Гийоме погиб, я хочу поскорей завершить своё дерево. Хочу поскорей стать чем-то иным, не тем, что я сейчас…
Антуан де Сент-Экзюпери
Три недели без полётов
Александр ГАРНАЕВ:
До сих пор ещё ни разу за всё время моей работы на микояновской фирме – а тому уже без малого четыре года – у меня не было перерыва в полётах больше трёх недель, даже с отпусками. Конечно, для моей нынешней лётной деятельности, уже пятнадцатилетней, четыре года испытательной работы в ОКБ – срок небольшой. Но и эти четыре года интенсивных лётных испытаний сконцентрировали в себе колоссальную нагрузку ярких и драматичных событий, колоритнейших личностей и болезненных потерь, много учёбы, немало необычных полётов.
Да, интересный период сейчас в моей жизни – он во многом соответствует юношеским мечтам. Но что-то меня всё же постоянно тяготит… Что же это за «что-то»?
В этом, пожалуй, нужно попробовать разобраться, исповедоваться, поискать ответ…
Сижу на старательно мной отделанной после переезда на новую квартиру кухне. Прихлёбывая из кружки посчастливившееся мне с трудом достать пиво «Московское» (несмотря на недавнее изрядное подорожание, хорошее бутылочное пиво и поныне большой дефицит), любуюсь из окна на открывающийся с высоты тринадцатого этажа живописный московский пейзаж. Видны десятки зданий: жилых, различных учреждений… По правую руку, за гаражами у Ходынки – торец кирпичного шестиэтажного дома, бывшего штаба авиации Московского военного округа Вооруженных сил СССР.
Туда без малого десятилетие назад я вошёл-было в синей парадной форме лейтенанта ВВС с многократно заранее прорепетированным докладом:
– Товарищ командующий, лейтенант Гарнаев прибыл в Ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы!
В ответ, после приветственного рукопожатия, командующий авиации ВВС МВО меня сразу же огорошил:
– Ну что, Гарнаев, небось в испытатели метишь? Так и знай – ничего у тебя не выйдет!
И дальше, в ответ на мой недоуменный тревожно-вопрошающий взгляд:
– Я хороших лётчиков не отпускаю, а плохие там не нужны !
Затем, помнится, последовал пространный монолог о перспективах открывающейся передо мной генеральской карьеры… которая почему-то должна была начаться – как ни странно?! – помимо полётов, с ведения мной, лётчиком-истребителем (!) политзанятий с солдатской группой (?)
Политзанятий с бойцами-срочниками, к сожалению, мне проводить так и не довелось никогда. А вот теперь я сижу на кухне, пью пиво, и к тому же – лётчик-испытатель ведущего советского ОКБ, хотя и не летавший уже аж три недели! Тянет на раздумья…
Смотрю на мой бывший штаб авиации округа, на гордо возвышающиеся над морем крыш осветительные фермы стадиона «Динамо» и Останкинскую телебашню, на расстелившуюся прямо под моим окном взлётную полосу пока ещё не застроенного легендарного Ходынского лётного поля… Прямо напротив моих окон уходит на пересечение с основной ВПП косая бетонка – именно на эту полосочку 15 декабря 1938 года тянул-недотянул на опытном истребителе И-180 с отказавшим из-за переохлаждения мотором Валерий Павлович Чкалов. Дорого бы он дал тогда, чтобы из кабины своей ставшей безмоторной машины визировать эту косую полосу под таким же – вполне посадочным углом, как я вижу её нынче из своего окна. Но для этого в том последнем полёте ему высоты не хватило…
Вот тут-то меня и начинает покалывать тяготящее «что-то». Глядя из окна на почти совсем уже бездействующую теперь взлётно-посадочную полосу, словно в горячечном бреду, вижу себя в кабине стоящего на ней истребителя. Левая рука идёт вперёд, сжаты форсажные гашетки, рычаги управления двигателями – на передние упоры. Полный форсаж! Глаза быстро пробегают по приборам и сигнализаторам, весь мой организм: мозг, зрительные, слуховые, осязательные анализаторы – настроены в унисон с машиной, вглядываясь, вслушиваясь, вчувствоваясь в неё, убеждаясь с первых секунд разбега в нормальной работе двигателей и систем самолёта. Скорость нарастает, взгляд вперёд. Правая рука плавно идёт на себя – и вот уже бетонная полоса, повернувшись подо мной, стремительно улетает вниз…
На память приходят отцовские откровения, озвученные в фильме «Люди Земли и Неба»:
– «… с каждым днём всё острее чувство: не могу! Хочу видеть самолёты, слышать их запах…»
Правда, эти слова были сказаны им при гораздо более длительном – многолетнем перерыве в полётах, в силу куда более тягостных причин… на них чуть подальше в этом повествовании есть смысл остановиться подробнее. Я же «умудрился» дожить до такого состояния, когда и трёхнедельное нелетание тяготит невыносимо.
… Приболела жена, и вот сижу дома, как привязанный, с детишками. На свой аэродром на работу не езжу и могу себе позволить лишь недолгие отлучки. На днях не усидел, съездил в наше конструкторское бюро – благо от дома недалеко.
Интереснейший разговор в КБ был с Вано Анастасовичем Микояном, умным, интеллигентным человеком, заместителем Главного конструктора. Он – племянник создателя и первого Генерального конструктора фирмы Артёма Ивановича Микояна, сын Анастаса Ивановича Микояна – рекордного долгожителя на высоких государственных руководящих постах СССР («от Ильича до Ильича – без инфаркта, без паралича!» – каламбурили насчёт его карьеры…)
Вано Анастасович очень интересно, с большим чувством юмора рассказывал о разных случаях из его богатой конструкторской биографии. Один из них был связан с внесением доработки в конфигурацию опытного самолёта Е-4 – из числа самых первых прототипов славного МиГ-21.
На большой фотографии, висящей на стене кабинета Вано Анастасовича – Е-4, снятый в плане сверху-сбоку. Он уже довольно близок по внешнему виду к привычным очертаниям серийного МиГ-21, но глаз режут совершенно несглаженные острые углы законцовок консолей, крыло – абсолютно треугольное. Во время испытаний этой машины в конце пятидесятых годов лётчик-испытатель фирмы Владимир Андреевич Нефёдов отмечал даже при небольшом увеличении перегрузки появление интенсивной аэродинамической тряски.
Аэродинамики сразу же усмотрели в качестве одной из вероятных причин этой тряски возникновение срывного обтекания воздушного потока с законцовок крыла столь острой формы и предложили срезать заострённые углы – всего по 300 миллиметров концевого сечения каждой консоли. Но так как каждое изменение в конструкции, тем более меняющее конфигурацию самолёта, должно было пройти через огромное количество бумаг: чертежей, служебных записок, виз, утверждающих подписей, – а сроки лётных испытаний таких машин всегда жёстко лимитировались, то Вано Анастасович решил поступить предельно просто:
Он сам приехал на испытательный аэродром, пришёл на лётную станцию микояновской фирмы и, отмерив простой линейкой и отчертив риской на обшивке консолей Е-4 нужные сечения, взял в руки ножовку и сам стал пилить. Уж кто, как не он, точно знал: конкретно в этих местах внутри крыла не было никаких силовых элементов – только алюминиевые соты с пенопластовым наполнителем.
Эту картину и застал начальник лётной станции, не получивший к тому моменту никаких официальных указаний или бумаг. Будучи буквально ошарашенным происходящим, он стал выкрикивать безадресно:
– Что он делает ? Остановите его !
Но, пост-фактум: «доработка» конструкции была произведена !
Слесари выполнили заделки срезов, и испытательные полёты продолжились. Прочнистами в них был получен неожиданный результат: существенное, аж на семнадцать процентов, снижение нагрузки на крыло по изгибающему моменту. Тряска же, уменьшившись, совсем так и не исчезла.
Тогда Вано Анастасович, для более глубокого выяснения её причин, предложил провести дополнительное исследование. На киле Е-4 был закреплён фотокинопулемёт (точнее «ФКП» – фотоконтрольный прибор) ленд-лизовской «Аэрокобры», оставшийся у него ещё с Великой Отечественной войны, когда он служил механиком «Яков». Смонтировав тот ФКП на самолёте, его объектив настроили на верхние наружные поверхности крыла, которые обклеили коротенькими ленточками. В этом случае по полученным снимкам, сделанным в испытательном полёте, на режимах увеличения углов атаки, можно было бы наглядно увидеть картину возникновения и развития явлений срывного обтекания на крыле.
Когда была начата подготовка машины уже к этим экспериментам, Вано Анастасович решил лично поучаствовать в ней. Приехав опять на ту же лётную станцию, он взял в руки линейки, кисть, банку с чёрной краской и, забравшись на крыло, начал рисовать разметку для ленточных наклеек. Неожиданно для обоих, его застал за этим занятием всё тот же начальник лётной станции и, в недоумении, промолвил:
– Ты чего это тут опять малюешь ?
Вано Анастасович с присущим ему неизменным юмором ответил:
– Теперь здесь будем резать !
– Так там же проходит лонжерон и весь силовой набор?!
– Ничего, мы – автогеном…
Слушал я эту историко-авиационную хохму, а сам воочию представлял совсем недавний мой рядовой испытательный полёт на МиГ-29:
Нужно было выполнить ряд несложных маневров для оценки эффективности небольшой защитной шторки, установленной перед выпуклым стеклянным колпаком специального квантового оптико-локационного прицельного оборудования (КОЛС) в носовой части самолёта. Работа была несложная, но результат требовалось получить в кратчайшие сроки. Эффективность защиты определялась путём сравнения (с фото-документированием) внешнего вида наносимой на этот стеклянный колпак сеточки рисок – до полёта и после него, соответственно: в одних вариантах без защитной шторки, в других с ней.
И вот я, сидя в кабине, запрашиваю запуск. Работаем на одной из военных баз, поэтому здесь – не дома: чуть не успел в запланированное время – никаких тебе переносов, вылезай из кабины. Назначенное время уже выходит, а сеточку на колпаке всё никак не дорисуют: уж очень кропотливая, тонкая работа.
Тут, поняв разом всю остроту ситуации, стоящий неподалёку заместитель Главного конструктора Вано Анастасович Микоян, срывается с места, прямо в парадном костюме залезает верхом на нос моего самолёта и, взяв в руки баночку с краской, помогает ведущему инженеру Сергею Остапенко разрисовывать злосчастный колпак КОЛС. Рядом наизготовку, ожидая окончания их «художеств», стоит с фотоаппаратом наперевес служебный фотограф – который должен зафиксировать изображение этой сеточки до и после полёта.
Мне же Вано Анастасович энергично машет рукой:
– Закрывай фонарь, Саша, начинай запуск !
И вот живописная, в разных смыслах, картина: я, закрыв фонарь, начинаю запускать двигатели, а на носу моего самолёта распластался в парадном костюме заместитель Главного конструктора и подаёт разрисовывающему стеклянный колпак ведущему инженеру баночку с краской !…
Тогда мы всё же успели слетать, и в срок выдали отчёт. Ну а как будем жить дальше?… – Вот это и есть не дающее мне покоя «что-то» номер два.
Из своей юности Вано Анастасович вдруг сокровенно припомнил и то… что при Сталине он – Микоян (!) ещё несовершеннолетним школьником по абсурдному доносу реально сидел в лагере! Теперь он рассказывал о ходе разработок и обобщении результатов проводимых нами нынешних испытаний новых многоцелевых истребителей – опытных машин, в которые вложены годы огромного труда наиболее передовых, высокоинтеллектуальных творческих коллективов. Эти машины олицетворяют всё самое совершенное, что ещё реально может быть создано в нашем кризисном обществе, они могут вполне успешно конкурировать с любыми, самыми передовыми иностранными образцами.
Сейчас уже кажется, что мифу глобального противостояния двух полярных антагонистических миров на одной планете пришёл конец – а следовательно, отпала необходимость вооружаться буквально до зубов. Но при этом очевидно также, что для обеспечения как обороноспособности самой страны, так и её экономических интересов, экспортного потенциала – необходимо сконцентрироваться на создании высокотехнологичного, высокоточного, и конкурентоспособного вооружения. Перспективная прибыль от таких поставок на внешнем рынке может исчисляться сотнями процентов!
Ну а коль не успеем мы… успеют другие. В любом случае, если какое-то иное государство имеет потребность в вооружении – она, так или иначе, будет удовлетворена.
Да и наш минимально необходимый уровень обороноспособности, в отличие от ранее существовавшего, гипертрофированного, куда более выгодно поддерживать за счёт относительно небольшого количества передового, эффективного, постоянно совершенствующегося вооружения в руках не столь многочисленных, но отлично обученных, подготовленных, высокооплачиваемых профессиональных военнослужащих.
Как же могут не понимать этого те чиновники, которые фактически разваливают как нашу армию, так и уникальные коллективы предприятий оборонного комплекса, заставляя их теперь заниматься, вместо своего основного дела, разработкой и выпуском грушерезок, скороварок и тому подобного – гордо при том именуя всё это популярным словом т.н. «конверсия»! Да, интересно – найдётся ли в нынешнем отечественном бардаке (прошу прощенья за вульгаризм) достаточно здравомыслия для недопущения окончательного развала созидательных творческих коллективов, сконцентрировавших в себе квинтэссенцию интеллектуальной элиты нашего общества?!
май 1991