Корчагин наших дней

НИКОЛАЙ ЛАЦКОВ, полковник, Герой Советского Союза

ОБРАЗ НЕИСТРЕБИМОЙ ЖАЖДЫ ЖИЗНИ

    Когда говорят о мужестве и о преданности человека своей профессии, я всегда вспоминаю моего друга и товарища Юрия Гарнаева. Мы с ним были однокашниками — вместе учились
в военной школе летчиков и родились в одном году — в 1917-м. Поэтому вся его жизнь была связана со всеми малыми и большими событиями, которые выпали на долю нашего поколения.

    В тридцатые годы все мы были одержимы желанием летать — быть летчиками. Значок парашютиста свидетельствовал о том, что человек, носивший его, является олицетворением мужества, смелости, и невольно хотелось быть похожим на этого человека. Челюскинская эпопея, перелеты Громова,
Чкалова, Коккинаки волновали и призывали к подвигу наши молодые сердца. Логическим завершением всех этих событий в жизни Ю. А. Гарнаева стало поступление и носимую школу летчиков. В 1938 году и числе курсантов школы поенных летчиков полнилось имя Гарнаева. Уже здесь намечались замечательные черты его характера. Он не просто был курсантом — он был курсантом той группы, которая осваивала новейший по тому времени истребитель, причем осваивала не обычно, а в короткие, сжатые сроки — обстановка была тревожная, стране нужны были воздушные бойцы. И Юра был в числе тех, кто готовился быть на передней линии огня. Несмотря на большое напряжение, которое не всякий мог выдержать. Юра с честью вышел из этого испытания, в короткие сроки освоил пилотирование нового истребителя.

    В годы Отечественной войны совершенствовалось и росло мастерство военного летчика Гарнаева. После войны нелепый случай заставил его уйти от того любимого дела, которому он хотел посвятить всю свою жизнь. Казалось бы, что это сломит волю, стремление быть в авиации. Но не таков был Юра Гарнаев. Пройдя через горькие житейские испытания, он опять устремился туда, где нужны были смелые и мужественные люди, туда, где нужно высокое летное мастерство и страстное желание летать. Так он попал в центр, где дают путевку в жизнь новым летательным аппаратам. Неистовая жажда деятельности, деловитость, необычайная любознательность и природная смекалка выдвинули Юру в число ведущих летчиков-испытателей страны.

    Юра никогда не ждал работы — он искал ее и всегда находил. Если кончались испытательные полеты на очередном реактивном самолете, он шел летать на вертолет, со сверхзвукового истребителя он пересаживался на пассажирский лайнер, с пассажирского лайнера на сверхзвуковой реактивный ракетоносец и даже на турболет. Он не просто летал. Он в воздухе проводил самые сложные летные эксперименты. Там, где нужна была смелость, риск и грамотная оценка того или иного нового явления, связанного с поведением летательного аппарата в
воздухе, — там всегда был Гарнаев. Недаром его ценили и уважали опытнейшие ведущие инженеры и ученые нашего института, да и не только института, а все, кто с ним сталкивался при проведении испытаний авиационной техники. Признанием выдающихся достоинств Гарнаева как летчика-испытателя явились неоднократные заграничные командировки, в которых он с достоинством представлял нашу авиацию. Он был в Америке, в Египте, во Франции, Австрии. Он был в этих странах не как турист: он работал, стремясь доказать превосходные качества нашей авиации.

    Будучи во Франции, Юра проводил на отечественном вертолете МИ-6 необычные полеты. Он, пожалуй, первый в мире из летчиков-испытателей использовал вертолет МИ-6 для борьбы с лесными пожарами, которые являются бичом юга Франции. Там он провел поистине титаническую работу. Вылетая по нескольку раз в день в самой пекло пожаров, он каждый раз рисковал своей жизнью, а один из вылетов стал роковым. Он погиб, делая добро для людей. Он погиб на земле, которая была родиной летчика и знаменитого писателя Экзюпери. Имя Гарнаева стоит в одном ряду с именем выдающегося сына Франции. Как того, так и другого отличали прекрасные черты человеческого характера — быть там, где трудно, быть там, где больше всего принесешь пользы людям.

    Юра был не просто летчиком. Он был летчиком-коммунистом. Человек высокой принципиальности и требовательности к себе, он сурово осуждал тех, кто допускал непростительные ошибки в работе. Он всегда был в коллективе и с коллективом. Он щедро передавал свой большой опыт жизни и знание летно-испытательной работы многим: трудящимся нашего города, студентам, учащимся. Его приглашали к артистам, пионерам, работникам науки и везде звучал его страстный голос, славящий нашу авиацию и ее людей — летчиков, инженеров, ученых. Пожалуй, нет среди летчиков-испытателей такого, кто, как Гарнаев, так много сделал бы для популяризации работы испытателей, особенно среди молодежи. Он всегда охотно отзывался на все приглашения молодежи и, вооруженный плакатами, фильмами, с увлечением рассказывал о нелегком нашем труде.

    Свой незаурядный талант летчика-испытателя Юра носил не только в себе, он стремился передать его своим товарищам по работе. И ныне его воспитанники — известные испытатели Олег Гудков, Юрий Шевяков, Леонид Рыбиков и многие другие — с любовью и благодарностью вспоминают об этом прекрасном товарище и наставнике.

    Как человек Юрий был обаятельнейшей личностью. В нем гармонически сочетались прекрасные качества летчика и любителя всего прекрасного, ему не чужды были песни и стихи, музыка и танцы. Он всегда был деятелен, весел, целеустремлен. Если шел концерт самодеятельности, то часто его вели или выступали в нем Юрий и его жена Александра Семеновна. Свои человеческие качества он как бы раскрывал перед другими, звал быть похожими на него. Он всегда был готов защищать того, кого незаслуженно обижают или недостаточно оценивают.

    Друзья по работе высоко ценили эти его душевные качества. Его постоянно избирали в состав партбюро, парткома института, пленума городского комитета партии, где он не просто числился, а самым активным образом оправдывал доверие своих товарищей.

    Доверие товарищей… Это очень большое и трудное дело, особенно у нас, заслужить доверие таких рыцарей воздуха, как известные испытатели, очень нелегко. Это доверие рождается лишь кропотливым и вместе с тем разнообразным трудом, в котором человек становится открывателем неведомых и незнаемых истин. Юрий погиб в расцвете своих творческих сил. Как-то он прислал мне письмо, в котором говорил: «Что такое мужчина в 50 лет? Если у него есть проблески молодости, он еще мужчина, а не старик». Этими словами он как бы хотел сказать, что сам еще очень молод, полон энергии, любви к жизни.

    Он немного не дожил до своих 50 лет. Но его образ всегда встает перед нами как образ юности, неистребимой жажды жизни и любви к людям. Дружба с ним поистине обогащала, ибо он был человеком высокого интеллекта, человеком интересным и красивым. Его жизнь может быть отличным сюжетом для наших писателей, поэтов, сценаристов и примером поколения, достойного своей великой Родины.

АРКАДИЙ БОГОРОДСКИЙ, полковник, заслуженный летчик-испытатель СССР

ЕГО ВСПОМНЯТ ПЕРЕД ПОСАДКОЙ НА ЛУНУ

    Тушино. Зеленое поле аэродрома до отказа заполнено зрителями. На огороженной канатами небольшой площадке стоит странное сооружение — переплетение труб и ферм вокруг реактивного двигателя, расположенного вертикально,
с прилепленной к нему кабиной. Кабина эта, кубической формы, кажется снятой с какого-то трактора. Вся эта мешанина железок, хотя и несколько облагороженная белой краской с голубыми разводами, все равно больше всего напоминает стол без крышки.

    Несколько человек, находящихся в непосредственной близости от турболета — так впоследствии было названо это сооружение, временно названное «летающим стендом» или «летающим столом», — вместе с главным конструктором его Рафаэлянцем с нетерпением ждут.

    В белом защитном шлеме — тоже своеобразном новшестве того времени — сам небольшого роста, в кабину спокойно забирается летчик-испытатель Юрий Александрович Гарнаев. Мне уже приходилось видеть первые и короткие подлеты на этом турболете, выполняемые Гарнаевым, по это было в рабочей обстановке. Гарнаев относился к своему «подопечному» очень серьезно, видимо, чутье летчика, — «летавшего на всем, кроме ворот, но полетевшего бы и на воротах, если на них поставить двигатель», — подсказывало ему большое будущее этого аппарата.

    Запущен двигатель, пламя сечет землю, выбивая комья и превращая их в пыль. Пыль эта клубами расходится вокруг, и ничего не видно, кроме пыли.

    И вдруг на вершине этого клубка показывается сопло двигателя, затем кабина, стойки — и вот уже виден весь турбо-лет, висящий на высоте десяти метров. Висит! Аппарат тяжелее воздуха, тяжелее намного, висит наперекор земному притяжению.

    Турболет, медленно наклоняясь, начинает двигаться вперед, останавливается, идет назад, переходит в вираж, поворачивается на месте. Зрелище неописуемое, хотя я и пытаюсь это сделать. Все чувства и мысли летчика, глядящего со стороны, сейчас в кабине, вместе с Юрой. Ведь горючего не так много, чтобы проделывать трюки бесконечно. Аппарат висит и управляется только благодаря тяге двигателя, а если он «чихнет» — турболет рухнет на землю.

    Нервы напряжены до предела — избитая фраза, но что поделаешь, это действительно так, особенно когда сознаешь, каких трудов это стоило и стоит Гарнаеву. Но вот он убирает обороты двигателя, турболет снижается, зависает перед самой землей и плавно приземляется. Двигатель выключен.

    Бегу к турболету, чтобы поздравить Юру. Он внешне совсем спокоен, улыбается, левой рукой стаскивает защитный шлем (правая занята — принимает поздравления).

    А праздник продолжается, проносятся все новые и новые группы самолетов, и среди них нет ни одного, не освоенного Гарнаевым…

    Летчик, садящийся в самолет вертикального взлета и посадки, космонавт, осваивающий мировое пространство, — вспомни этого человека, проложившего одну из первых троп на большой дороге к звездам!

ЛЕОНИД РЫБИКОВ, летчик-испытатель

ЕГО ВЕРТИКАЛЬНЫЙ ВЗЛЕТ

    Начинается рабочий день. И так уже много лет… На КДП собираются летчики. Обычные вопросы, рукопожатия, шутки, новости прошедшего дня, новости со всех концов Союза — ведь для авиации тысяча километров не расстояние.

    Так было и тогда, когда нас, выпускников школы летчиков-испытателей, встретил коллектив уже видавших виды мастеров летного дела — мужественных и скромных людей. Теперь мы сами стали испытателями, вступили в легендарный для нас мир ветеранов, у которых за плечами были уже сотни побед в воздухе и которые, как в юности, были по-прежнему страстно влюблены в свою нелегкую профессию.

    Мы стали сослуживцами С. Н. Анохина, Г. М. Шиянова, С. Амет-хана, В. П. Васина и многих других прославленных летчиков. А командиром нашим стал Юрий Гарнаев. Мы начинали свою, теперь уже самостоятельную работу, и нам доверили жизнь и целость будущих летательных аппаратов. Когда-то, еще совсем молодым летчиком, я читал о Гарнаеве, восхищался его умением идти на риск, в неизведанное, ради победы… И вот он стал моим командиром и учителем.

    Он всегда заражал нас своей кипучей энергией и прививал нам умение выходить из критических положений. Он говорил нам: «На земле — минута, а в воздухе — секунда. Решение должно быть единственным и верным. Действия должны быть не автоматическими, а обдуманными, причем за тот короткий срок, какой предоставляет тебе случай…» И мы все учились и работали, подражая своему неугомонному командиру, который, казалось, никогда не отдыхал.

    Шли годы. Звуковой барьер давно уже был пройден нашими учителями. Но нам предстояло сделать многое другое, без чего немыслима авиация будущего.

    В 1967 году на воздушном параде в Домодедове перед миллионами зрителей, смотревшими на экраны своих телевизоров, появился необычный самолет. Он подошел к аэродрому на небольшой высоте, затем завис, как вертолет, и начал медленно снижаться.

    И диктор Левитан объявил:

    — Это новый самолет вертикального взлета и посадки, который пилотирует Герой Советского Союза заслуженный летчик-испытатель Валентин Мухин…

    Самолет приземлился, развернулся, снова взревели двигатели, и он вертикально пошел вверх. Застыв на месте на высоте около 20 метров, он затем медленно, как бы нехотя, стал увеличивать скорость и ушел за горизонт под аплодисменты удивленной публики. Это было новым достижением советской авиационной техники.

    Если бы в это время на аэродроме присутствовал Гарнаев! Ведь это был его успех. Это был его труд, и один из его учеников блестяще справлялся с этой новой и сложной машиной. От сверхзвуковой скорости до нулевой, и снова — за звук! Но Юрий Александрович был в это время далеко от Родины, во Франции, на тушении лесных пожаров, хотя все мы знали, что он незримо присутствовал в этой удивительной машине. Для летчиков, летающих на сверхзвуковых самолетах, все это было делом очень новым и неосвоенным: этот гибрид самолета с вертолетом вносил много нового в технику пилотирования. Здесь нужно быть мастером очень высокого класса. И первым, кому доверили эту сложную работу, был Гарнаев.

    Ему же поручили подготовить и других летчиков для этой машины. Десятки полетов на вертолетах, висение, вертикальные взлеты и вертикальные посадки с различных высот — все это отрабатывалось им уже много лет вдумчиво и скрупулезно. Ведь привыкнув к большой поступательной скорости, надо было уметь перейти на торможение до нулевой, не имея под собой никакой опоры. Все это требовало особого искусства, и Юрий Александрович владел им в совершенстве. И этому искусству он учил других.

    Любой летательный аппарат, все, что только может летать, было ему доступно.

Он к звездам нам прокладывал маршрут,
Мы это знаем, свято помним это.
Он жив. И годы память не сотрут
О смелом соколе с душой поэта!

ЕВГЕНИЙ ПУГАЕВ, летчик-испытатель

НЕ БЫЛО ВРЕМЕНИ ТРУСИТЬ

    В нашем городе многие улицы связаны с именами людей, посвятивших свою жизнь авиации. Это вполне понятно — город тесно связан с небом. С одной стороны — аэродром гражданской авиации, с другой — летное поле, на котором, как стало модно говорить, «дают путевку в жизнь новым самолетам». Сами слова «летное поле» вряд ли дадут представление о современном аэродроме с его многокилометровыми взлетными дорожками, откуда то и дело взмывают юркие перехватчики или немного медлительные, но внушительные по своим размерам, очень тяжелые машины. С этого аэродрома поднимались машины, за штурвалом которых находился один из лучших летчиков-испытателей нашего времени, Ю. А. Гарнаев. Сейчас его имя носит одна из лучших улиц нашего города.

    Мы познакомились в 1960 году. В те годы Юрий Александрович много занимался испытаниями автопилотов на вертолетах. Работа с ним была очень проста и приятна для любого из нас. Умение держаться без всякой тени панибратства со всеми, начиная от механиков, готовивших машину к полету, и кончая ведущим инженером, задания которого он выполнял, та полная отдача, с которой работал он сам и которой требовал от других, вызывали чувство глубокой симпатии и уважения.

    Принято каждое летное испытание или исследование завершать выпуском технического отчета о проделанной работе. Написанный сухим, лаконичным языком, с заключением самого летчика, этот отчет вряд ли поможет точно определить, сколько сил и энергии было вложено для получения результата всеми участниками эксперимента. А если учесть, что из отчетов об испытаниях, где ведущим летчиком был Гарнаев, можно составить солидную библиотеку, с восхищением думаешь о колоссальной трудоспособности этого человека.

    Мне много пришлось летать вместе с ним, проводить работы по различной тематике. Но как бы ни сложна была поставленная задача, решение и выполнение ее Гарнаевым всегда было отличным, Слишком хорошо он понимал, что летчик выполняет лишь заключительную часть труда целого коллектива, поэтому малейшая ошибка или небрежность недопустимы.

    Однажды мне пришлось летать вместе с ним на выполнение задания, где режимы были очень тяжелые: мы выходили за все ограничения, допустимые для данной машины по скорости и оборотам несущего винта. Закончив задание, установив оптимальный режим работы двигателям, мы облегченно вздохнули и развернулись на точку. В этот момент в пилотской кабине появился инженер-экспериментатор, который, растерянно моргая глазами, сообщил крайне неприятную для нас новость: ни один из выполненных режимов записан не был, так как перегорел предохранитель записывающей аппаратуры. Горючего у нас оставалось немного, да и обидно было за пропавший впустую труд, но Гарнаев не сказал ни слова. Он только выразительно взглянул на экспериментатора, после чего тот со всех ног бросился менять предохранитель. Мы вновь выполнили все эти режимы и сели на аэродром, использовав аварийный запас топлива. Полет прошел небезрезультатно, и это спасло экспериментатора от головомойки, хотя несколько соответствующих слов о распределении внимания в воздухе он успел от Гарнаева услышать. Это пошло ему на пользу: много лет мне приходится проводить с ним полеты, но с тех пор записывающая аппаратура всегда работает у него безотказно.

    В жизнь летчика-испытателя неприятности входят без всякого стука. Иногда это неприятности относительно «мелкие» — летчик сел с остановившимся двигателем или с убранным шасси на брюхо. Все обошлось, и вот уже сам летчик смеется вместе со своими друзьями над происшествием, забыв те секунды, когда навстречу быстро надвигалась земля, а мысли были заняты одним расчетом: попадет ли машина на посадочную полосу, которая почему-то сразу делается очень короткой. Но бывают неприятности и покрупнее, когда обстоятельства вынуждают немедленно оставить машину в воздухе, если на это есть еще время и запас высоты.

    В конце декабря 1962 года в очень морозный день на нашем аэродроме было довольно тихо: не слышно привычного рева двигателей, прогреваемых для очередного полета, механики не суетились у застывших на стоянках машин. В воздухе работал только один вертолет МИ-6, командиром которого был Гарнаев, а вторым пилотом Володя Щепкин, мой приятель. Я стоял в летной комнате, где непрерывно звонили телефоны; обычно летчиков вызывают по служебным делам, но в это утро преобладали личные разговоры, настроение было предновогоднее. Неожиданно была дана команда вылетать дежурному вертолету. Прежде чем я окончательно вспомнил, кто сегодня дежурный, ноги уже вынесли меня к служебному автобусу. Через несколько минут наш экипаж, в состав которого входили второй летчик Толя Новиков, дежурный врач и члены аварийно-спасательной службы, уже был в воздухе. С командного пункта указали взять курс 90 градусов, набрав высоту 500 метров. После этого нам сообщили, что МИ-6 пошел на вынужденную посадку и связь с ним потеряна. Хотелось думать, что посадка прошла благополучно: опыт у Гарнаева большой, площадок, на которые можно сесть на этой машине, достаточно. Минут через пять после взлета мы увидели впереди чуть правее нашего курса огромный столб черного дыма. Когда подлетели к нему, то из огромного костра выглядывали темные пятна, в которых с трудом можно было опознать остатки фюзеляжа.

    Мы сели рядом, выскочили спасатели и растерянно затоптались на месте, понимая, что спасать здесь некого и нечего. Подбежал какой-то мальчишка на лыжах и. тяжело дыша, сказал, что видел в воздухе четыре парашюта. Я взлетел и начал осматривать места вокруг пожарища. Мне удалось обнаружить оставшихся в живых. Среди них был Гарнаев. Он был очень бледен, но спокоен. Пока его осматривал доктор, он коротко успел рассказать о том, что произошло в воздухе.

    Задание, как всегда, было насыщенным, но тем не менее уже через час после взлета все режимы были выполнены. Гарнаев развернул машину на аэродром, управление взял на себя второй летчик. До высоты 2000 метров снижение шло спокойно, но вдруг в кабине потянуло дымом, и одновременно сработала система сигнализации пожара. Ликвидировать пожар не удалось, пришлось покинуть машину. Гарнаев, естественно, прыгал последним.

    На самом деле все было не так просто, как выяснилось при официальном разборе.

    Пожар страшен везде — и на земле, и на воде, и в воздухе. Но, наверное, наиболее опасен пожар в воздухе, поток которого, врываясь в горящую машину, быстро превращает ее в летящий костер. Огонь шутя, словно березовую кору, съедает дюраль, разрастается, бежит во все стороны, стремясь добраться до баков с горючим. Когда Гарнаев понял, что до взрыва остаются считанные секунды, он дал команду покинуть машину. К этому времени оба двигателя были остановлены, и машина шла к земле с большой вертикальной скоростью. Сплошная стена огня отделила уже кабину летчиков от фюзеляжа, но машина еще управлялась. При аварии, пока машина управляется, командир покидает ее последним. Гарнаев протянул руку к красной рукоятке с надписью: «Аварийный сброс двери», с силой нажал на нее и… дверь осталась на месте. Толкая рукой, он пытался сбросить ее, но она упорно стояла между ним и землей.

    Глаза невольно оценивают расстояние — высота метров восемьсот, не больше. Если взрыв не произойдет в воздухе, то через несколько секунд он будет все равно — при ударе о землю.

    И вот в падающей машине по узкому проходу Гарнаев добирается до кабины штурмана. Парашют мешает, бьет по ногам, цепляется за щитки, ручки, сектора, словно задавшись целью отнять и без того немногие секунды, оставшиеся для спасения.

    Когда Гарнаев открыл в воздухе свой парашют, до земли оставалось всего лишь метров двести… А через полчаса Юрий Александрович был на аэродроме, где четко доложил членам аварийной комиссии все обстоятельства дела, указав на возможные причины пожара, которые в дальнейшем подтвердились.

    Этот случай помог мне открыть еще одну черту характера Гарнаева — его откровенность. На следующий день мы вместе ехали на работу. Разговор зашел о пережитом, о страхе.

    — Да не было его, — засмеялся он. — Просто времени не было трусить. — Потом, став серьезным, добавил: — Страх пришел позже, ночью, когда я в постели ворочался.

    Я твердо знаю, что, когда два года спустя ему снова пришлось воспользоваться парашютом, выпрыгнув из развалившейся в воздухе машины, он не испытывал страха, на который в этот момент у него «просто времени не было». И в этот раз уйти от обломков помог ему большой опыт парашютиста: в свободном падении Гарнаев отошел от преследовавшей его махины и рванул спасительное кольцо…

    Был у Гарнаева один вынужденный прыжок, на который он шел сознательно. Еще на земле, не подняв вертолет в воздух, он знал, что машина, в которой он сидит сейчас один, через десять минут камнем рухнет на землю, а сам он будет приземляться на парашюте. Это был исключительно смелый и рискованный эксперимент по отстрелу лопастей несущего винта.

    Он любил авиацию, любил небо, дорожил званием летчика-испытателя. Перед самым отъездом его в последнюю командировку мы говорили об авиации будущего. Иногда авиационная наука, шагнувшая далеко вперед, деликатно намекает на будущие недалекие времена, когда слову «летчик», ныне столь популярному, придется уйти в почетную отставку, уступив место слову «автопилот». Действительно, уже сейчас системы автоматики позволяют выполнять посадки без всякого участия летчика, причем посадки настолько мягкие, что им бы позавидовал любой курсант авиационного училища. В воздухе, при длительных полетах, летчик полностью перекладывает заботы на плечи
автопилота. Но Гарнаев с большой уверенностью сказал мне тогда, что слово «летчик» будет жить ровно столько, сколько суждено жить слову «авиация». И мы, его друзья, убеждены, что столько же суждено жить имени самого Гарнаева, отдавшего всю свою жизнь развитию авиации.