ЮРИЙ ДОКУЧАЕВ
ЕМУ ЛЕТАТЬ ПОМОГАЛА МУЗЫКА
— I, — сказал Коффе, — you! I, — повторил летчик, — you!
И вслед за чередованием местоимении «я», «ты», «я», «ты» маленький геликоптер четко выделывал в воздухе одну фигуру за другой. То их выполнял мистер Коффе, шеф-пилот американской фирмы, — то, после «you», с филигранной точностью дублировал второй пилот.
— You! — скомандовал Коффе и показал пальцем на землю.
Вертолет завис над зеленой лужайкой, как стрекоза, выбирающая место для отдыха. Вот место выбрано, и геликоптер осторожно, мягко сел.
— Слушайте, мистер Гарнаев, а зачем вы, собственно, к нам приехали? — с иронией в голосе спросил Коффе, когда они устроились в мягких креслах просторной комнаты. Было жарко, несмотря на то, что над ними шуршал вентилятор. Глоток лимонада со льдом немного утолил жажду. — Вам незачем учиться летать на геликоптерах, — сказал Коффе. — Вы опытный пилот и здорово это делаете… — С минуту помолчав, он добавил: — А нам сказали, что в России геликоптер вообще не получил развития. Думали, к нам приедет ученик, а приехал мастер!
Гарнаев кивнул в знак благодарности. Хотелось хоть минут на десять закрыть глаза… Программа приемки вертолетов, купленных у американцев, была сверхплотной. Он недосыпал и сильно устал. Вот и сейчас шла заправка геликоптера для очередного вылета. Коффе мог сменить кто-нибудь другой, а его, Гарнаева, сменять было некому. Подремать бы чуток, но Коффе разговорился.
— Мне кажется, через ваши руки прошел не один аппарат, — продолжал он уже серьезно. — Вижу по хватке. За свою жизнь я перевидал многих летчиков и, поверьте, могу безошибочно сказать, кого привела в авиацию погоня за хорошим заработком, а кого большая мечта. Летчики-испытатели, например, как правило, рождаются с этим призванием. Пилотов, которые летают только за деньги, можно штамповать, разводить в инкубаторе, — продолжал американец. — А вы родились летчиком, причем высшего класса.
— Вы первый человек из России, получивший такой документ, — сказал Гарнаеву директор американской фирмы,
поздравляя его с вручением официального разрешения на право пилотирования самолетов над всей территорией Америки, даже вне международных трасс. — Вы первый русский, завладевший американским небом, — пошутил он.
Гарнаеву хотелось возразить, но он сдержался. Директор фирмы запамятовал, как Чкалов, Байдуков и Беляков, а затем Громов со своим экипажем еще раньше завладели сердцами американцев и американским небом. И даже вертолеты, которые выпускает фирма, тысячами летающие над Америкой, сконструированы тоже русским. Гарнаев невольно вспомнил встречу с конструктором Сикорским. Вспомнил взгляд его старческих глаз, устремленный на летчика — его соотечественника. Вспомнил, как старик откровенно рассказывал, что Америка никогда не была легкой страной… Все время Гарнаев чувствовал на себе этот тоскливый взгляд человека, осудившего себя на вечное изгнание.
— А-а, мистер Гарнаев! — Это опять был Коффе. — Познакомьтесь, друзья, — обратился он к сопровождавшим его американским летчикам. — Запомните эту минуту. Этот человек из России, мистер Гарнаев, — самый талантливый летчик, которого я знаю. Это универсал.
Я много уже читал о вас, мистер Гарнаев, — обратился Коффе к Юрию. — Что вы испытываете теперь все системы и все виды самолетов, и геликоптеры, и даже летали на «огненной струе». А помните «I», «you», «I», «you»? Я горжусь, что летал с вами! Мы здесь, в Ле-Бурже, — продолжал Коффе, — показываем свою технику. Но хотелось бы полетать с вами на вашем двадцатисемитонном МИ. Очень, очень рад, что увидел вас…
Да, Коффе был прав. Какие только самолеты или вертолеты, катапульты или скафандры не испытывал Гарнаев! Его диагнозы были безошибочны. Я слышал такую характеристику: «Он пилот богатой натуры, фанатической преданности небу и редкого летного чутья. Он человек большого поэтического дарования, страстно влюбленный в музыку всего нашего мира».
Мы, знавшие его, помним, как в дни очень серьезных испытаний каждый вечер после полетов Юрий с женой занимали свои места в концертном зале.
— Ты знаешь, как помогает музыка? — говорил он мне. — Летишь, а в ушах аккорды Первого концерта. Дух захватывает, как это прекрасно! Полет и музыка!
* * *
Да, путь Гарнаева к штурвалу уникальных машин был не из легких.
Иногда он любил рассказывать о детстве… Память цепко удерживает даже незначительные детали — все краски по-прежнему казались ему сочными и яркими, как зеленая лужайка, на которую он недавно посадил вертолет.
Вот он лезет под вагонами товарняка… Совсем еще малыш. Справа нарастает грохот. Что делать? Броситься назад? Он заставил себя дождаться. Поезд налетел и помчался с ревом и свистом, как шквал. Сжавшись между рельсами, он видел, как под мчащимися колесами тяжело груженного состава дышали рельсы. Шпалы подпрыгивали, но налетевший очередной вагон вновь вдавливал их в насыпь. Он поднял глаза — и ему показалось, что летящая близко подножка сейчас заденет его, затем пронеслась другая, третья. Дрожали колени. Его покачивало потоком воздуха, казалось, каждый новый вагон заваливается в его сторону. Но вот пронесся последний, на площадке которого дремал сонный проводник. И стих стук колес. И унесся вслед за поездом грохот…
Так, по его словам, он испытал впервые ощущение близкой опасности, сильное чувство страха.
Потом много раз ему приходилось преодолевать это естественное человеческое чувство, но уже во имя долга, который всегда был для него превыше всего.
* * *
Не стало Юры. Но о нем еще долго будут говорить, как о живом
Кто же ты был, кем же ты остался для всех нас, Юрий Гарнаев?
Кем ты останешься в памяти друзей, в истории авиации?
Тебя называют характерным явлением современности.
Тебя сравнивают с Чкаловым.
Ты успел сделать столько добра, что хватило бы на три жизни.
Туда, на место твоей гибели, специально летал Гагарин, когда в последний раз был во Франции. Валентина Терешкова привезла оттуда горькую горсть земли и маленький осколок ротора.
Там, в горах близ Марселя, где разбился твой вертолет, теперь проложили тропу паломники — сюда приходят французы, приезжие и местные, советские моряки с кораблей, заходящих в Марсель… Там зовут тебя теперь хозяином неба, в память тех дней, когда героический экипаж вел здесь единоборство с огнем.
Во время своей поездки к Сикорскому Гарнаев по поручению нашей авиапромышленности попутно договорился о приобретении опознавательных полетных огней по системе «проблеск». Теперь эта рубиновая вспышка, хорошо заметная с земли, мелькнув с борта самолета в темнеющем небе, как живая звезда в глухой ночи вселенной, напоминает его друзьям о выдающемся испытателе…
В одном из последних своих писем в издательство «Молодая гвардия» редактору своей книги он откровенно рассказывал о большой и трудной работе во Франции, где в борьбе с огнем ему почти все время приходилось напрягать все свои силы.
«С берегов далекого Средиземного моря шлю я вам и всем товарищам, кто меня знает, свой дружеский привет! Высоко в Альпах, на средиземноморском побережье тушим мы сейчас с нашего советского вертолета часто возникающие здесь лесные пожары. Летаем иногда по шесть-семь часов в день. Жара страшная, но прохлада моря компенсирует ее. Стоим мы прямо на берегу Средиземного моря, живем как робинзоны: ходим полуголые, в свободное время ловим рыбу и жарим ее на вертеле. Загорели все страшно.
Сюда мы летели из Ле-Бурже, после Парижского салона. Французы довольны нашей работой. За месяц погасили 10 больших пожаров. В свободные минуты, которых, правда, не так много, — пишу. Правда, дело подвигается медленно, но стараюсь вовсю. Задержусь я здесь, очевидно, до конца сентября, так как французы нас не хотят отпускать — хорошо помогаем в тушении пожаров. Так что теперь я знатный пожарник Франции. Да, чего только не приходится делать летчику-испытателю!»
Теперь в его дом письма приходят живым потоком — от новых друзей, которых он даже не знал при жизни. Уже десятки школ и пионерских отрядов носят его имя. Они возникли стихийно, в разных концах страны. В этом тяготении молодых сердец к характеру Гарнаева откровенно выражен прежде всего искренний, увлеченный интерес к прекрасной летной профессии, воплотившей в себе героизм века: ведь Гарнаев был достойным учеником великих учителей — таких легендарных испытателей, как Михаил ГРОМОВ, Сергей АНОХИН, Григорий СЕДОВ, Георгий ШИЯНОВ, АМЕТ-ХАН Султан…
В городах, где бывал Гарнаев, теперь его именем называют улицы. Пионеры 588-й московской школы торжественно принесли к его могиле свои модели вертолетов; ученики школы его имени в Феодосии, где проводил он отстрел лопастей, создали уникальный музей в его память; пишут его семье ребята из московского отряда «Икар»; пишут пионерские дружины его имени 66-й школы Ярославля, 33-й из Орла…
Он прожил жизнь одним дыханием, но что особенно влекло к нему и влечет таких беспристрастных и откровенных почитателей, как дети? Его обаяние, его романтическая поэтичность или сотни прирученных им самолетов?
Был зимний день, когда однажды Гарнаев с ведущим инженером многих его работ Юрием Геращенко проезжал на машине по Ново-Рязанскому шоссе. Вдруг они увидели, как из дома с криком выбежала девочка: «Брат обварился!» Затормозив машину, Гарнаев бросился по глубокому снегу в дом; мальчик, которого мать оставила с сестрой, случайно опрокинул на себя бак с бельем. С мгновенной реакцией летчика Гарнаев срывал занавеси с окон, закутывая в них ребенка, чтобы можно было вынести его на мороз, бежал с ним по снегу к машине, так, что Геращенко едва успел его догнать; на полной скорости они въехали во двор ближайшей больницы, и Юрий уже летел по лестнице с ребенком, требуя врача, распоряжаясь на ходу и подчиняя себе всех. Потом они уехали, узнав, что ребенок будет спасен, а вечером позвонили в больницу. Он никому об этом никогда не рассказывал, и даже родители мальчика до сих пор не знают, что сына их спас летчик Гарнаев.
Он был спасатель по призванию, герой в самом точном народном понимании этого слова, он умел приходить на помощь быстрее света — вот что было самым главным в нем. И это понимали даже звери, которых он любил, как и все живое, и которые тоже его любили, чувствуя своим безошибочным инстинктом его большое человеческое добро.
Семья хранит его память. Его жена Александра Семеновна растит маленького сына. Пионер Саша Гарнаев уже примеряет летную каску, как учил его отец. Когда-то Юрий Гарнаев начинал с того, что украдкой примерял кожаный шлем и краги инструктора Балашовской школы Павла Чулкова. Очень часто в семьях летчиков дети рано приучаются к небу, так же как в семьях крестьянских пахарей дети рано приучались к земле. В квартире Гарнаева все подчиняет себе большой его портрет в летном шлеме в профиль, один из лучших, глядя на который невольно вспоминаешь слова поэта: «Черты в две орлиных дуги несли на буксире квартиру…»
В далеком городе Ангарске, который только еще строится, одна из лучших бригад — Николая Верхолатова — назвала себя гарнаевцами и лозунгом своим взяла слова, так характеризующие его характер: «Не хныкать!» И сам Гарнаев по праву зачислен теперь, как живой, в эту бригаду, а его доля зарплаты отчисляется в Фонд мира. Это для них, молодых романтиков, еще не зная их и ни разу не встретившись при жизни, испытатель писал в самые трудные свои дни:
…Я верю в человеческое счастье,
Как верю в то, что завтра будет день.
Я верю сердцем, разумом и болью
В идею, что зовется коммунизм,
Как будто вижу я — как в небе кровью
Написано большое слово Жизнь.
Он был прав, как всегда, — и самолеты его продолжают жить. И с доброй его руки, летчика, которого генеральный конструктор Олег Антонов, не колеблясь, назвал одним из самых крупных испытателей мира, — к штурвалу еще неосвоенных машин приходили пилоты нового поколения: Олег Гудков, Юрий Быков, Юрий Шевяков, Леонид Рыбиков, Евгений Пугаев, Борис Половников, Леонид Кирсанов, Николай Жен, Юрий Аржанов и многие другие. Теперь они продолжают дело Гарнаева там, высоко над нами, куда уже недоступно подняться даже птицам.
ЮРИЙ БЫКОВ
«ЖЕ ВУ ЗЕМ — Я ЛЮБЛЮ ВАС!»
Тем, что я знаю и умею как летчик-испытатель, тем, что я не мыслю своей жизни без неба, я обязан своему старшему тезке. Тезке по имени и по призванию — Юрию Александровичу Гарнаеву.
Только раз я увидел, как плачет Гарнаев. Мы сидели у него дома, когда по радио объявили, что погиб Владимир Комаров, самый большой друг Юры… Третьего мая мы пришли к кремлевской стене, и Юра попросил сфотографировать его у ниши, усыпанной цветами.
Вскоре он улетел в Париж, где открывался очередной Международный авиационный салон. С тех пор я его больше не видел.
Фотографию у кремлевской стены я послал по просьбе Юры ему во Францию. Теперь она вернулась в Москву с вещами Гарнаева. Она лежала между страниц его дневника, записи которого заканчивались фразой по-французски: «Же ву зем», сделанной как раз накануне гибели экипажа МИ-6 в горах под Марселем…
Когда закрылся авиационный салон в Ле-Бурже, Гарнаев не улетел в Москву: французское правительство попросило экипаж его вертолета МИ-6 помочь в борьбе с огромными лесными пожарами, бушевавшими на юге страны.
Вот как описывает в газете «Марсейез» от 24 июля 1967 года корреспондент Пьер Паре один из этих полетов.
«Перед нами над горами поднимаются огромные клубы дыма. Мы теряем высоту. В вертолете адская жара. Экипаж в одних трусах, но люди обливаются потом.
Мы пролетаем над лесом с искалеченными деревьями, которые в последней мольбе протягивают к небу свои обгоревшие ветви.
Горький запах дыма, который дерет горло, наполняет аппарат. И вот мы над завесой пламени. Зрелище, достойное Данте, заставляет думать о конце мира; это похоже на уродливый кратер вулкана.
Командир Гарнаев делает жест пальцем, и один из членов экипажа нажимает на рычаг — освобождает из резинового бака тысячи литров воды. Огонь шипит, сникает и в последнем прыжке бросается к небу.
Мы проходим в нескольких метрах над склоном обгоревшей горы и набираем высоту.
Тенеф, переводчик, переводит командиру корабля указания, которые получает с земли радист-француз. Менее чем через пять минут мы находимся над каналом Дюраз.
МИ-6 зависает на высоте пять-шесть метров над водой, две длинные штанги, которые укреплены под животом аппарата, спущены. На их концах расположены два мощных насоса.
Штанги входят в воду. Пустой бак, который напоминает большой бурдюк, с шумом наполняется.
Эта операция очень трудная и опасная, она требует от летчика исключительного мастерства. Ему нужно регулировать обороты ротора в зависимости от увеличивающейся тяжести, которая притягивает аппарат к земле, и очень точно пилотировать, потому что аппарат сильно качает.
Итак, меньше чем за два часа семь человек и один вертолет смогли сделать работу, которая вот уже 24 часа приковывала сотни пожарников и десятки механизмов. Они не в состоянии подняться в труднодоступную местность, и их усилия оставались бесплодны… Жизнь провансальских лесов будет спасена».
…Один из таких полетов закончился для экипажа МИ-6 трагически. Разбилось девять человек: командир Юрий Гарнаев, второй пилот Юрий Петер, штурман Владимир Иванов, бортинженер Сергей Вугаенко, бортрадист Борис Столяров, инженеры Арнольд Чулков и Владимир Молчанов и с ними два француза — Ж. Сандоз и В. Тенеф.
Как-то мы ехали от Главного конструктора, и Юрий Гарнаев все продолжал восхищаться очень перспективной и оригинальной машиной, модель которой нам только что показали.
— Сколько впереди еще работы, — говорил он. — Самолеты вертикального взлета и самолеты с изменяемой в полете геометрией крыла. Сверхзвуковые пассажирские лайнеры, предшественники стратопланов. А какие вертолеты вот-вот поднимутся в небо! Конечно, пока мы их приучим к полету, пройдет немало времени…
Я думал о том, что Гарнаев все говорит, как много предстоит ему летать. И это на пятидесятом году жизни, в возрасте, когда испытатель если еще не на пенсии, то уже с тревогой думает о ней. А он по-прежнему спешил летать — в один день переходил со сверхзвукового истребителя или бомбардировщика на вертолет, на пассажирский лайнер или самолет-лабораторию. Потом прямо с аэродрома торопился к конструктору, а через час-другой уже выступал на научно-техническом совете института или на защите диссертации. Испытательный полет сменялся инструкторским, кресло летательного аппарата — тренажером будущей машины, летное поле — встречами с пионерами, воинами, молодежью… И так каждый день — с раннего утра до позднего вечера. От самой земли до стратосферы.
И те, с кем Гарнаев летал инструктором, могли уже свободно пилотировать новую машину, ибо он показывал им все, на что она способна.
Мне кажется, одной из лучших черт в характере Гарнаева было желание, чтобы все летали, как он и даже лучше. Учиться с таким командиром было приятно. Он больше летчика радовался отлично выполненному маневру и больше всего досадовал, если машина пилотировалась без души. В таких случаях Гарнаев был беспристрастен и беспощаден, прямо говорил в глаза: что ты за летчик?! Многие это помнят и обязаны ему тем, что стали хорошими испытателями.
Много он испытал на себе на своем веку и как человек, и как летчик. Четырнадцать раз, по его собственному подсчету, выходил победителем из, казалось бы, совершенно безвыходных положений. Пятнадцатый стал роковым. Он приложил все свое умение, весь свой опыт, но горы и коварны тем, что круто обрываются…
Бесстрашный и неутомимый испытатель, жизнь которого стала легендой, в свои пятьдесят лет он сохранил не только внешнюю молодость, но и юношеский задор, постоянно отыскивая в работе новое.
И вот я, уединившись на морском берегу, в бесчисленный раз листаю свою тетрадь, страницы которой хранят память встреч с Юрием Гарнаевым, встреч не только на земле, но и в небе. Морские волны захлестывают острова, над которыми кружатся с криком чайки и бакланы. Покрытый дымкой горизонт сливает воедино море и небо — как и жизнь Гарнаева, перешагнув через смерть, будет существовать для людей, пока есть небо и летчики, летающие в нем…
<< Во имя жизни |