1 мая. Сегодня праздник — День международной солидарности. На улицах Вены демонстрации. Колонны тянутся со всех районов к центру. Гремят оркестры, красиво наряженные в национальные костюмы идут демонстранты. После демонстрации мы погуляли в Штеттин-парке, сфотографировались у памятника Штраусу — чудесная скульптура. Вечером были на торжественном ужине в торгпредстве, который прошёл очень оживлённо. Было около восьмидесяти работников советского посольства и торгпредства.
2 мая. Господин Гро — хозяин фирмы, пригласившей вертолёт в Вену. Сегодня Вена уже не празднует, рабочий день, и мы отправляемся по магазинам. Но купить ничего не удаётся. Всё-таки всё очень дорого. Но не в этом дело. В основном побродили по городу. Вена очень красива, «маленький Париж», как её любовно именуют австрийцы. И они правы. Вечером были приглашены устроителями демонстрации вертолёта в Вене на торжественный ужин. Время прошло очень весело. Всё время звучала музыка Штрауса.
3 мая. Последний день пребывания в Вене. Завтра улетаем в Белград. С утра был осмотр вертолёта. Были обнаружены металлические блёстки в фильтрах первого двигателя. Сигнал тревожный. Приняли решение лететь только до Будапешта и уже там решать, лететь ли в Югославию или домой, в Москву. Вертолёт поработал на славу, сделана очень большая работа, и хочется добрую машину довести до дома исправной. Утром покидаем Австрию и летим в Венгрию.
4 мая. С утра выполнили контрольный полёт. Всё вроде хорошо. Фильтры чистые. В 12.30 взлетели и взяли курс на Будапешт. Погода хорошая, и время летит незаметно. Через полчаса пересечём границу Австрии. Мы над территорией Венгрии — восьмого государства за время нашего полёта. Слева видна Чехословакия. До чего же малы эти земли по сравнению с Советским Союзом! Через полтора часа приземлились в Будапеште.
5 мая. Осмотр фильтров не порадовал. Всё-таки блёстки есть. Надо лететь домой. Взлетаем и берём курс на Львов. Через 40 минут полёта слева — пограничный город Чоп. Здравствуй, Родина!
Переваливаем Карпаты и приземляемся во Львове. Мы на родной земле. Закончив таможенный и пограничный ритуал, через четыре часа вылетаем в Киев. Вот и столица Украины. Здесь ночёвка перед последним броском до Москвы.
6 мая. Утром встали рано. Все волнуются. Погода хорошая, но Москва не принимает — сильный ветер. В 10.00 получаем «добро». Ветер попутный, и нас быстро несёт домой. Через три с половиной часа пошли подмосковные леса. Вот и аэродром. Время 14.15. Снижаемся по спирали, видим толпу, там наши родные и друзья. Ровно два месяца назад мы покинули их, и вот мы снова дома.
Плавно приземляемся и заруливаем на стоянку. Нас встречают Михаил Леонтьевич Миль, жёны, дети, друзья. Как хорошо среди своих! Возникает митинг, щёлкают фотоаппараты, объятия, рукопожатия, поцелуи… Меня встретили жена, два сына и дочь. Перелёт вокруг Европы закончен. Пройдено 11 тысяч километров, выполнена очень трудная работа. Советская техника выдержала новое испытание. Люди выполнили задание. Теперь за новые дела!
Здесь в отличие от литературного очерка заметна предельная непосредственность
его отношений к людям, к родным и близким. Те чувства, которые он свободнее
всего выражал в своих стихах. Когда у Гарнаева спрашивали, кем он себя считает,
он, не называя себя даже летчиком, отвечал, что всю жизнь считал себя прежде
всего рабочим. И это верно. Он был безотказным рабочим неба, но настолько
творческим, что в смелый почерк своих полетов всегда вносил настоящую поэзию,
основа которой прежде всего в особом, поэтическом восприятии мира. У Гарна-сва
оно было. Но, кроме того, был и вкус к самому звучанию стихов, развитый долгим
общением с подмостками сцены…
Маяковский говорил, что поэт постоянно должен организовывать звуки вокруг
себя, ибо ритм — это основная энергия стиха. И Гарнаев любил бормотать про себя
стихи, свои и чужие, как это делают обычно все поэты, — он читал их часто и
охотно, в гостях и со сцены, дома и в Каире, откуда прислали пленку с последней
записью его чтения. Свои поэмы он знал абсолютно, помнил безошибочно,
профессиональной памятью. Он любил переделывать для себя строки, которые ему
понравились, даже песни, и матери своей он присылал в дни разлуки, как это было
принято у солдат, свои варианты «Жди меня»; ей же посвятил он в дни испытаний
одну из лирических своих импровизаций, зная, что чутьем актрисы мать точнее
других поймет его искренний пафос:
…Но ты одна, глаза поднять не смея,
— Не шевелясь, как прежде, ждешь меня,
Пока я смерть опять преодолею,
Вернусь и с неба принесу огня!
Мир его всегда был полон тепла и красок. Война, как и для всех, застигнутых
ею, прошла по его сердцу неизгладимой памятью, и к ней он возвращался во многих
строчках. Так же, как и в полетах, в стихах Гарнаева и в его дневниках — весь
его характер, его долгая молодость, и близкие ему хранят эти строки особенно
бережно, как искры, упавшие с неба, ибо в этих строках Гарнаев свободно говорит
сам с собой.
| ) | Во имя жизни >> |